Встречи с Серебряным веком: "Поэзия как волшебство" в творчестве Константина Бальмонта

Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце

Я в этот мир пришел, чтоб…

Тема: Классика
Автор плэйкаста: olgiya
Создан: 26 июля 2009 20:33

В начале века Бальмонт, по слову мемуариста, "безраздельно царил" в русской поэзии. Написавший целую библиотеку книг, объездивший земной шар, увлекший тысячи читателей и увлекавшийся сотнями идей, Бальмонт к 1920 г. увидел себя ненужным России, измученной братоубийственной войной и террором. Бальмонт эмигрировал в 1920 г. и до конца своих дней прожил во Франции. Не было в русском рассеянии другого поэта, который столь же остро переживал оторванность от России. Эмиграцию он называл "жизнью среди чужих". Работал он по-прежнему необыкновенно много. Только за один 1921 г. вышло шесть его книг. Поэт М. Цетлин писал вскоре после смерти Бальмонта, что сделанного им достало бы не на одну человеческую жизнь, а "на целую литературу небольшого народа".
Воспоминаний о Бальмонте эмигрантского периода сравнительно немного. Погруженный в работу, жил он уединенно и большею частью не в Париже, где в двадцатые и тридцатые годы сосредоточилась кипучая литературная жизнь эмиграции. Не считая небольших мемуарных упоминаний в книгах Н. Берберовой и В. Крымова, о Бальмонте писали десять зарубежных мемуаристов: Б. Зайцев, Ю. Терапиано, И. Бунин, А. Седых, Р. Гуль, В. Яновский, И. Одоевцева, Н. Тэффи, М. Вишняк и с наибольшей симпатией и пониманием М. Цветаева. В воспоминаниях Зайцева запечатлен образ Бальмонта московского - эксцентричного, избалованного поклонением, капризного. "Но бывал он и совсем другой. К нам заходил иногда перед вечером тихий, даже грустный. Читал свои стихи. Несмотря на присутствие поклонниц, держался просто - никакого театра" (Зайцев Б. Далекое. Вашингтон, 1965. С. 42). О московском периоде рассказывает и Роман Гуль, причем, по его же собственным словам, "какие-то чудовищные вещи", к тому же с чужих слов. Бунин, вообще не любивший символистов, тоже вспоминает дореволюционного Бальмонта недоброжелательно. "Это был человек, который всю свою жизнь поистине изнемогал от самовлюбленности - еще не самые резкие слова о нем в воспоминаниях Бунина. Очерк Н. Тэффи "Бальмонт", хотя и очень фрагментарно, охватывает более широкий диапазон - включает и эмигрантский период. "Всегда поэт. И потому о самых простых житейских мелочах говорил с поэтическим пафосом... Издателя, не заплатившего обещанного гонорара, он называл "убийцей лебедей". "Я слишком Бальмонт, чтобы мне отказывали в вине", - говорил он своей Елене" (Возрождение. 1955. No 47. С. 66). М. Вишняк в книге "Современные записки. Воспоминания редактора" рассказывает о конфликте поэта с эсеровской редакцией журнала: "Он пришел объясниться - вернее, потребовал от меня объяснения, как могло случиться, что знаменитого и прославленного Поэта (так Бальмонт всегда именовал себя в третьем лице) заставили сократить статью... тогда как никому не нужной статье редактора (Руднева. "Около Земли") нашлось почти в два раза больше места?" В исторической перспективе вещи смотрятся по-другому. Мало кому нужны теперь статьи уже забытого Руднева.
В воспоминаниях Яновского, Седых и Одоевцевой поэт в эмиграции показан как живой анахронизм. В известной доле симпатии к Бальмонту мемуаристам не откажешь, но его художественные достижения эмигрантского периода как будто остались неизвестными авторам этих воспоминаний. Более глубоким пониманием исполнен очерк Ю. Терапиано, включенный в настоящее издание. Что же касается воспоминаний Цветаевой, то у нее "свой Бальмонт " - верный, благородный и неустрашимый друг: "Я могла бы вечера напролет рассказывать вам о живом Бальмонте, чьим преданным очевидцем я имела счастье быть целых девятнадцать лет, о Бальмонте - совершенно непонятом и нигде не запечатленном... и вся моя душа исполнена благодарности".
С Константином Дмитриевичем Бальмонтом мне привелось познакомиться в начале 1925 года.
Он жил тогда с женой и с дочерью Миррой в скромном отеле около площади Данфер-Рошеро; в этом же отеле жил один из тогдашних молодых поэтов. Бальмонт почти каждый день спускался к нему и порой по нескольку часов кряду просиживал среди молодежи. Его обычное место было на кровати хозяина. Вокруг стола (чай, бесконечный русский чай, от которого тогда еще не отвыкли!) помещались хозяева - поэт с женой и приходившие почитать стихи и поговорить "представители молодой литературы". Мирра, дочь Бальмонта, писала стихи и была членом Союза молодых поэтов, собиравшегося неподалеку.
В первый раз, когда я увидел Бальмонта, он сидел, опираясь на подушки, откинувшись назад, в позе величественной и вдохновенной. Густая, золотистая грива волос (Бальмонт красил их), высокий и широкий лоб, испанская бородка, глаза - совсем молодые и живые. Мне запомнились кисти его рук с широкими "лопаточкообразными" окончаниями пальцев - "творческая рука", как определяет хиромантия. В бедной беженской комнате, в темном поношенном костюме автор "Горящих зданий" и "Будем, как солнце" напоминал бодлеровского альбатроса. Какая слава в прошлом, сколько написано книг, где только не бывал поэт - в Мексике, в Египте, в Океании, а теперь он, вместе с другими, в беженском положении, среди чужого, безразличного к русским страданиям Парижа.
Я смотрел на человека и думал о поэте. "Русский Верлен", как потом его стали называть в Париже, сравнивая его бедственное положение и роковое пристрастие к вину с тяжелой судьбой французского поэта, еще в России пережил свою славу, поэзия его уже тогда перестала быть новым словом.
Блок, Сологуб, Ахматова, Гумилев, О. Мандельштам, Б. Пастернак были любимыми поэтами большинства присутствующих на этих собраниях. Молодежь с почтением, но готовая заранее отстаивать своих "богов" слушала Бальмонта, и для нее он был уже далеким прошлым. Бальмонт со своей стороны присматривался к молодежи и, зная ее настроение, быть может, ждал сначала какой-нибудь резкой выходки, но тон "парижской атмосферы" не походил на тон некоторых литературных кружков в России, и Бальмонт вскоре почувствовал себя в окружении мирном и благожелательном.
Он не был по своей натуре "мэтром", способным заниматься с молодежью, как Вячеслав Иванов, Гумилев или Вл. Ходасевич. Говоря о поэзии, он совсем не касался формальной ее стороны, слушая стихи молодых, оценивал их с точки зрения "присутствия в них поэзии" - и надо признаться, чувствовал он это присутствие поэзии очень верно.
Бальмонт любил рассказывать о своем прошлом, о прежней Москве, о поэтах эпохи декадентства и символизма, о путешествиях, норой - о былых похождениях. Иногда, по просьбе присутствующих, он читал новые стихи. У него всегда были новые стихи, Бальмонт писал много, пожалуй, слишком много. Читал он очень своеобразно, растягивал некоторые слова, четко выделяя цезуры посреди строк, подчеркивая "напевность". Стихи у него были переписаны в маленькую тетрадочку четким и красивым почерком - он всегда носил ее при себе, - молодые же поэты в ту пору стихов при себе уже не носили.
Поэзия действительно была жизнью для Бальмонта, он все время думал о стихах. Он так привык мыслить стихами, что на всякое переживание отзывался ими, стихия стихотворной речи всегда была с ним. Не знаю, много ли работал Бальмонт над отделкой стихов или "писал сразу", как хотел представить другим, но возможно, что он мало переделывал и перерабатывал написанное, особенно в последние годы жизни.
В своем стиле Бальмонт давно достиг мастерства: ему, видимо, вправду легко было писать - слова, образы, фонетические особенности притекали к нему широким потоком. Однако в эпоху своего расцвета, я думаю, Бальмонт не мог писать так - сама собой возникала "кощунственная мысль" при словах Бальмонта о том, что "настоящие стихи приходят вдруг, не требуя ни поправок, ни изменений".
В течение своей долгой жизни Бальмонт написал множество стихов, так что, говоря о его творчестве, представляешь себе какое-то огромное собирательное, полное звуков, порой слишком звучных, красноречие, словесный поток, много позы, порой - отсутствие подлинности, строгости, чуткости, даже вкуса. Суд наших современников над поэзией Бальмонта очень строг, но я думаю, что со временем кто-либо сможет открыть настоящего Бальмонта.
Если тщательно пересмотреть его литературное наследство, если отбросить множество никчемных стихов, останутся две-три книги настоящих и подлинных стихов крупного поэта.
То же и о переводах: его переводы, например Эдгара По, по справедливости можно поставить рядом со знаменитым переводом Бодлера.
Молодежь пригласила Бальмонта выступить на вечерах Союза молодых поэтов, Бальмонт несколько раз читал свои стихи и принял участие в вечере, посвященном Баратынскому. Он сказал о нем речь, кажется, она называлась "Высокий рыцарь" или что-то в этом роде, по-бальмонтовски. Цитируя Баратынского по памяти, в двух местах Бальмонт ошибся, и тотчас же с места присутствующий на собрании пушкинист М. Л. Гофман его поправил. Первую поправку Бальмонт принял, но вторая его рассердила:
- Вы все время поправляете меня, - обратился он к Гофману, - но я ведь специалист по Бальмонту, а не по Баратынскому!
Наше поколение поэтов - суше и строже; наша манера читать стихи была в резком контрасте с чтением Бальмонта. Но его манера читать влияла на публику. Думаю, помимо престижа имени здесь было еще и другое: Бальмонт священнодействовал, всерьез совершал служение Поэзии, и его искренний подъем передавался присутствующим. За свою долгую жизнь Бальмонт привык влиять на аудиторию и умел увлекать ее.
В те годы, о которых я пишу, поэт был еще "en forme", как говорят французы. Болезнь, нервность и одиночество пришли к нему потом - и в этом до известной степени сыграло роль безразличие эмигрантской среды к поэзии. Предки Бальмонта (если не ошибаюсь, по женской линии) были подвержены из поколения в поколение душевным болезням. Невнимание к нему и к его поэзии усиливало страдание.
В чужом и скудном для него мире, после всеобщего крушения и распада той атмосферы, к которой он привык в России, после наступившей переоценки ценностей то, чем жил Бальмонт, - звуки, формы, метафоры, "красота", буйственная оргиастическая страсть, "взлеты" и "прозрения" - стали представляться слишком внешними, неискренними - "литературой".
Бальмонт замкнулся в себе, Бальмонт не мог и не хотел измениться - и это практически означало для него полную изоляцию.
В двадцатых годах, вероятно, одиночество и некоторое любопытство влекло его к молодежи. Но вскоре и тут Бальмонт почувствовал себя лишним и отдалился.
Мне запомнился рассказ Бальмонта, как он начал писать стихи.
Озарение и ощущение себя поэтом пришло к нему вдруг, от переживания пейзажа: "Мне было тогда 16 лет, я ехал в санях по широкой, покрытой ослепительно-белым снегом равнине. На горизонте виднелся лес, стая ворон перелетала куда-то в прозрачном воздухе. И вот, совсем неожиданно для себя, я с какой-то особенной остротой, грустью, нежностью и любовью почувствовал этот пейзаж и понял, что я должен быть поэтом".
Бальмонт уехал в провинцию, изредка печатал стихи в "Современных записках" и в "Последних новостях", потом вернулся в Париж, серьезно заболел и снова жил потом в провинции. Во время оккупации он поселился в Нуази-ле-Гран, в русском общежитии, устроенном матерью Марией. Немцы относились к Бальмонту безразлично, русские же гитлеровцы попрекали его за прежние революционные убеждения.
Больной поэт все время находился, как передавали, в очень угнетенном состоянии. О смерти Бальмонта в Париже узнали из статьи, помещенной в тогдашнем органе Жеребкова "Парижский вестник". Сделав, как тогда полагалось, основательный выговор покойному поэту за то, что в свое время он "поддерживал революционеров", жеребковский журналист описал грустную картину похорон: не было почти никого, так как в Париже лишь очень немногие знали о смерти Бальмонта. Шел дождь, и, когда опустили гроб в яму, наполненную водой, гроб всплыл, и его пришлось придерживать шестом, пока засыпали землей могилу.
К. Д. Бальмонт скончался 26 декабря 1942 года.

Ю. Терапиано

http://www.stihi-xix-xx-vekov.ru/stat56.html

Здесь вы найдете стихи К. Бальмонта.

Русская классика на экране. (Юлия Рутберг читает стихи К. Бальмонта).

Просмотрите ПРЕЗЕНТАЦИЮ.

ЗАДАНИЕ: Прочитайте стихотворение К. Бальмонта
ФАНТАЗИЯ
Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья,
Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез;
Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск луны приемлет
И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грез.
Слыша тихий стон метели, шепчут сосны, шепчут ели,
В мягкой бархатной постели им отрадно почивать,
Ни о чем не вспоминая, ничего не проклиная,
Ветви стройные склоняя, звукам полночи внимать.

Чьи-то вздохи, чье-то пенье, чье-то скорбное моленье,
И тоска, и упоенье,- точно искрится звезда,
Точно светлый дождь струится,- и деревьям что-то мнится
То, что людям не приснится, никому и никогда.
Это мчатся духи ночи, это искрятся их очи,
В час глубокой полуночи мчатся духи через лес.
Что их мучит, что тревожит? Что, как червь, их тайно гложет?
Отчего их рой не может петь отрадный гимн небес?

Всё сильней звучит их пенье, всё слышнее в нем томленье,
Неустанного стремленья неизменная печаль,-
Точно их томит тревога, жажда веры, жажда бога,
Точно мук у них так много, точно им чего-то жаль.
А луна всё льет сиянье, и без муки, без страданья
Чуть трепещут очертанья вещих сказочных стволов;
Все они так сладко дремлют, безучастно стонам внемлют
И с спокойствием приемлют чары ясных, светлых снов.

1.Какова композиция этого стихотворения?

2. Какие образы мы видим здесь?

3. Что наиболее примечательного, интересного вы отметили в форме стихотворения?

4. Какое впечатление произвело на вас стихотворение? Согласитесь ли вы с тем, что поэзия Бальмонте оставляет ощущение хрупкости и невещественности?

5. Производят ли стихи Бальмонта впечатление некоей поэтической импровизации?

6. Какие сборники К. Бальмонта стали, на ваш взгляд, наиболее заметным явлением и в его творчестве, и в истрии русского символизма? Какие из них представляются вам наиболее интересными? Почему?

К. Бальмонт "О тихий Амстердам"