Ирина Одоевцева

Выдающаяся русская советская писательница и поэтесса И.В. Одоевцева (настоящее имя – Ираида Густавовна Гейнике) родилась 23 февраля (по другим сведениям 25 июня, 27 июля, 2 или 23 ноября) 1895 года в Риге, в семье богатого адвоката, присяжного поверенного и владельца доходного дома Густава Гейнике. Сначала в жизни Ираиды Гейнике были домашние учителя, затем гимназия, всё как у всех, – и первый муж, некто Попов, не оставивший следа в истории.

Она с детства хотела быть поэтом. В 1914 году, когда началась Первая мировая война, она переехала в Петроград, а после революции, в ноябре 1918 года, пришла записываться на поэтическое отделение института «Живое слово». К этому моменту 23-летняя Ираида уже считала себя поэтом и даже имела круг поклонников своих стихов. Когда сочинение стихов вошло у Рады, как её называли дома, в привычку, она взяла псевдоним – имя матери – и стала Ириной Одоевцевой. «Кто из посещавших тогда петербургские литературные собрания не помнит стройную, белокурую, юную женщину, почти что ещё девочку с огромным чёрным бантом в волосах, нараспев, весело и торопливо, слегка грассируя, читающую стихи, заставляя улыбаться всех без исключения, даже людей, от улыбки в те годы отвыкших», - вспоминал поэт Георгий Адамович. Оптимистичная, коммуникабельная, но ни капли не амбициозная, Ирина Одоевцева всегда находилась в гуще тогдашней литературной «тусовки».

С лета 1919 года И.Одоевцева занимается в литературной студии Николая Гумилёва. Признанный мэтр поэзии к тому времени разошёлся со своей знаменитой женой Анной Ахматовой и женился на незнаменитой Ане Энгельгардт. Обожавшую его жену он, однако, сослал вместе с маленькой дочкой в Бежецк, к родне, а сам вёл холостяцкий образ жизни. Отныне своё место в его жизни занимает Ирина Одоевцева. Одно из её ранних стихотворений – к счастью, неподписанное, - на первой лекции вытащил наугад из общей пачки преподаватель, Николай Гумилёв. Одоевцева становится его любимой ученицей.

Это потом он так часто будет с гордостью представлять Одоевцеву знакомым: «Моя ученица!», что Корней Чуковский предложит ей повесить на спину плакат «ученица Гумилёва». А на той лекции критика учителя была безжалостной; мэтр буквально «стёр в порошок» анонимного новичка. Ирина прибежала домой в слезах и с твёрдым намерением навсегда бросить поэзию; позже, чуть успокоившись, снова взялась писать «в прежнем стиле, назло Гумилёву». Как раз тогда родилось её ироническое стихотворение:

Нет, я не буду знаменита,
Меня не увенчает слава,
Я, как на сан архимандрита,
На это не имею права.
Ни Гумилёв, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я маленькая поэтесса
С огромным бантом.

Николай Гумилёв, заметив отсутствие на лекциях яркой, запоминающейся девушки, однажды догнал её в коридоре и попросил «непременно прийти в следующий четверг». Вскоре она перешла из «Живого слова» в гумилёвскую Литературную студию. И учитель говорил своей ученице: «Предсказываю вам – вы скоро станете знаменитой…»
Они живут по соседству. Он – в доме №5 по Преображенской, она – на Бассейной, в доме №60. Он часто провожает её после занятий. Между ними происходят такие диалоги: «Гумилёв: Я несколько раз шёл за вами и смотрел вам в затылок, но вы ни разу не обернулись. Вы, должно быть, не очень нервны и не очень чувствительны. Одоевцева: Я нервна. Гумилёв: Я ошибся. Вы нервны. И даже слишком». Гуляя, они проходили в день вёрст по пятнадцать. Потом шли к нему, сидели у камина, смотрели на огонь. Юная поэтесса любит спрашивать, 34-летний поэт любит отвечать. Они переговорили обо всём и обо всех. Об Ахматовой, Блоке, Мандельштаме, Кузмине, Северянине. Это были поэты гумилёвского круга, и Одоевцева тоже вошла в этот круг. Однажды рождественским вечером он попросит её: напишите обо мне балладу. Она выполнит просьбу в Париже, в 1924-м, когда он уже погибнет в застенках ЧК, обвинённый в контрреволюционном заговоре, которого не было:

На пустынной Преображенской
Снег кружился и ветер выл.
К Гумилёву я постучалась.
Гумилёв мне двери открыл.
В кабинете топилась печка.
За окном становилось темней.
Он сказал: «Напишите балладу
Обо мне и жизни моей».

Зимой 1920 года, в холодном и голодном Петрограде её новое имя пока не приживается. Вот в сгущающихся сумерках по нечищеным улицам спешит хорошенькая женщина в шубке, шапке и валенках. В руках мешочек с летними – вместо бальных – туфлями. Когда она снимет шубку, под ней обнаружится роскошное парижское платье, доставшееся от покойной матери. Когда снимет шапку – большой бант в волосах. Ирина Одоевцева, голодая, как все, о голоде не думает. Она живёт весёлыми балами, какие устраивались, несмотря ни на что, встречами в Доме литераторов, где каждого могли подкормить похлёбкой и где читали стихи; литературной студией, где царила поэзия. Главное чувство, которое она испытывает, - чувство счастья.

Гумилёв уважал в любимой ученице её нежелание подражать кому-либо: Ирина Одоевцева оставалась собой. И всё-таки, наверное, больше, чем стихи Одоевцевой, Гумилёв ценил её общество, её «всегда готовые меня слушать уши». Гумилёв рассказывал Ирине о своём детстве, о путешествиях в Африку, о войне, о сложных взаимоотношениях с Анной Ахматовой. А она восторженно слушала и запоминала каждое его слово. У них было общее чувство юмора, позволявшее вместе шутить и дурачиться. Однажды во время октябрьской демонстрации Николай Гумилёв втянул Одоевцеву в довольно рискованный по тем временам маскарад: он – в макинтоше, она – в клетчатом «шотландском» пальто, по-английски заговаривая с прохожими, они изображали иностранную делегацию. А ведь их легко могли принять за шпионов!

Но их доверительные отношения так и не переросли в настоящую дружбу. Некоторые биографы тщательно выискивают в воспоминаниях Одоевцевой о Гумилёве и в его стихах, посвящённых ей, намёки на более близкие отношения между ними. Но он по-прежнему оставался учителем, она – восхищённой ученицей. И тем более нет оснований говорить о любви, хотя некоторые “исследователи” считают, что у них «что-то всё-таки было». Сама Ирина Владимировна уже в почтенном возрасте в разговоре с одним российским литературоведом опровергла все слухи: «Если бы… я бы так и сказала. Как мужчина он был для меня не привлекателен».

Ранней весной 1920 года Николай Гумилёв вдруг сообщает Одоевцевой: “А вы нравитесь Жоржику Иванову, - правда, тут же охлаждает её возможный пыл. – Но не надейтесь. По-видимому, он ленивый и невлюбчивый мальчик, ухаживать за вами он не станет”. Ирина тогда презрительно подумала: “Наверное, он высмеет мою молодость, мой бант, мои стихи, мою картавость, мои веснушки…” Но решила, что две-три случайные встречи с Ивановым ни к чему не приведут, тем более, что он женат.

Поэт Георгий Иванов был потомком военных, воспитывался в Ярославском кадетском корпусе, затем в Петербургском, но так и не окончил учёбу, всецело посвятив себя поэзии. Безжалостный Владислав Ходасевич писал о нём: “Поэтом он станет вряд ли. Разве только если случится с ним какая-нибудь большая житейская катастрофа, добрая встряска, вроде большого и настоящего горя, несчастья. Собственно, только этого и надо ему пожелать”. Это пожелание “большой житейской катастрофы” сбылось и явилось в виде Октябрьского переворота, перевернувшего многие русские судьбы. Считалось, что Георгий Иванов в совершенстве владеет стихотворной формой, а содержание ускользает. Его стихи объявлялись бессодержательными, поскольку жизнь казалась лишённой страданий – пищи поэзии. Он никого не пускал в свой внутренний мир, всегда выглядел благополучным. Тем не менее, его мемуарная проза – “Петербургские зимы” и “Китайские тени” – не была правильно понята и принята. Потом последовали обиды и ссоры. Например, Ахматова не пожелала даже слышать о нём.

30 апреля 1920 года на квартире Николая Гумилёва происходит литературный приём-раут в честь прибывшего в Петроград Андрея Белого. В числе приглашённых – Ирина Одоевцева, а вскоре появляется и запоздавший Георгий Иванов. Гумилёв просит Одоевцеву прочитать её стихи. Она волнуется, и не знает, что выбрать. Тогда Гумилёв предлагает “Балладу о толчёном стекле”. Несколько месяцев назад он сам забраковал её и спрятал в папку с надписью “Братская могила неудачников”! Волнение проходит, и Одоевцева начинает читать. Георгий Иванов не отрывает от нее глаз. Жутковатая история о солдате, который решил подзаработать на толчёном стекле, подмешанном в соль, и был мистически покаран за смерть односельчан, потрясла присутствующих и содержанием, и оригинальной формой предельно упрощенного стиха. «Теперь вас каждая собака знать будет», - резюмировал Гумилёв.

На том приёме, когда к Ирине Одоевцевой пришла её литературная слава, она впервые увидела Георгия Иванова, ставшего её любовью. Георгия Одоевцевой представил сам Николай Гумилёв: "Самый молодой член цеха и самый остроумный, его называют "общественное мнение", он добросовестно создаёт и губит репутации. Постарайтесь ему понравиться". Одоевцева писала об их первой встрече: «Я молча подаю руку Георгию Иванову. В первый раз в жизни. Нет. Без всякого предчувствия». Ученица выполнила и даже перевыполнила совет Гумилёва. Она понравилась Иванову так сильно, что тот, "разрушитель и создатель репутаций", провозглашает "Балладу" "литературным событием" и "новым словом в поэзии", а саму Одоевцеву объявляет первооткрывателем жанра современной баллады.

В десятках рукописных отпечатков "Баллада" расходится по Петрограду. Одоевскую объявляют "надеждой русской поэзии". Теперь уже и она не понимает, как она могла быть равнодушна к Иванову. Теперь в её мыслях – он и только он. Иванов разводится со своей первой женой, француженкой по имени Габриэль, с которой прожил 5 или 6 лет, и от брака с которой имел дочь Леночку. Габриэль уехала с дочерью во Францию, а Георгий Иванов сделался свободным. Гумилёв просил Одоевцеву не выходить за Георгия Иванова замуж, но они уже были безумно влюблены друг в друга, и не представляли жизни друг без друга. Теперь уже не Гумилёв, а Георгий Иванов провожает Одоевцеву домой. А полуголодная петроградская богема заучивает её стихи наизусть.

Через сорок с лишним лет Одоевцева напишет об их первых встречах:

Я пришла не в четверть второго,
Как условлено было, а в пять.
Он с улыбкой сказал: Гумилёва
Вы бы вряд ли заставили ждать.

Я смутилась. Он поднял высоко,
Чуть прищурившись, левую бровь.
И ни жалобы, ни упрёка.
Я подумала: это любовь.

Они поженились в Петрограде 10 сентября 1921 года, чтобы прожить вместе 37 лет, до последнего его дня. Ирина Одоевцева переехала с Бассейной к нему на Почтамтскую, в квартиру, которую Георгий Иванов невольно делил с поэтом Георгием Адамовичем. Вечерами она забиралась с ногами на диван, слева – один Георгий, муж, в своей излюбленной позе, с подогнутой ногой, справа – второй, Адамович. Она – молчком, они – размышляя вслух о вещах, глубоко исполненных мистики. Её это завораживало, она чувствовала себя приобщённой к высшему духовному знанию.

Но не всё было так гладко. В памяти Одоевцевой навсегда остался август 1921 года и гроб А.Блока весь в цветах на Смоленском кладбище. Георгий Иванов выдвинет свою версию смерти Блока. “Он умер от “Двенадцати” как другие умирают от воспаления лёгких или разрыва сердца”, - напишет он, имея в виду роковую ошибку Блока, принявшего революцию. Через две недели – панихида по расстрелянному Гумилёву в Казанском соборе. Николай Гумилёв когда-то предложил Одоевцевой клятву: кто первый умрёт – явится другому и расскажет, что т а м. Гумилёв, конечно, клятвы не сдержал: он так никогда и не явился ей. Теперь Одоевцева и Георгий Иванов решают уехать за границу.

К этому времени стихи Одоевцевой, явно ученические, уже печатались в журналах, в сборниках "Дом искусств" и "Звучащая раковина". В 1922 году в Петрограде вышел её первый стихотворный сборник "Двор чудес", написанный под влиянием уроков Гумилёва. Сборник получил положительные отклики. Сам Лев Троцкий в книге “Литература и революция” доброжелательно отозвался об этом “внеоктябрьском”, “нейтральном” сборнике молодой поэтессы. “Очень, очень милые стихи. Продолжайте, мадемуазель!”, - разрешил Троцкий. Совсем скоро, летом того же 1922 года они выехали из страны. Уезжали порознь: Ирина, сославшись на своё латвийское гражданство, отправилась к отцу в Ригу, Георгий Иванов – по делам в Берлин. Его командировка имела целью "составление репертуара государственных театров на 1923 год". На самом деле, командировка была безденежная, и вообще липовая. Но тогда можно было получить самые фантастические бумаги. Прощаясь с Мандельштамом, Георгий Иванов говорил: “Полно, Осип. Можно подумать, что скоро всё кончится, всё сильно переменится. К примеру, я скоро вернусь”. “Ты никогда не вернешься”, - ответил Мандельштам, и оказался прав.

Уезжая из Петрограда, ещё не зная что навсегда, Одоевцева предвидела: “Такой счастливой, как здесь, на берегах Невы, я уже нигде и никогда не буду”. Она поездом отправляется в Ригу, где живет её отец, а спустя месяц – в Берлин. Она наслаждается заграницей, она свободна и может делать, что хочет. Она упоительно проводит дни, ходит на балы и встречи с поэтами – Северяниным, Есениным. Она едет в горы, в санаторий, где катается на лыжах и санках. Но она одна, Иванов уже в Париже, где навещает свою первую жену и дочь, и Ирина отправляется к нему. Там, в Париже, супруги наконец-то встретились, там, в Париже, пройдет большая часть её жизни, в эмиграции.

Через много лет И.В. Одоевцева напишет в своих воспоминаниях: «Я согласна с Мариной Цветаевой, говорившей в 1923 году, что из страны, в которой стихи её были нужны, как хлеб, она попала в страну, где ни её, ни чьи-либо стихи никому не нужны. Даже русские люди в эмиграции перестали в них нуждаться. И это делало поэтов, пишущих на русском языке, несчастными». Константин Бальмонт, которого начал «сбрасывать с корабля современности» Маяковский, а завершили это дело собратья по эмиграции; Игорь Северянин, которому редакция одной газеты выплачивала «пенсию за молчание»; Марина Цветаева, признавшаяся перед возвращением в СССР, что эмиграция её «выперла». Многие из растерянных, отчаявшихся людей литературного круга, находили душевное утешение именно у Одоевцевой. Она и в эмиграции не потеряла своего оптимизма и была готова выслушать и морально поддержать каждого. Так, однажды она отменила поездку в гости ради того, чтобы послушать Игоря Северянина, принесшего ей свои новые, больше никому не нужные стихи. Одоевцева жалела своих товарищей по эмиграции: “Более чем хлеба, им не хватало любви читателя, они задыхались в вольном воздухе чужих стран”.

Случалось, её помощь была вполне материальной. Во Францию приезжает Георгий Адамович, которому его богатая тётка предлагает деньги на квартиру в Париже, чтобы старые друзья опять могли поселиться вместе. Они предвкушают новое счастье, находят четыре комнаты в элегантном доме с внутренним двориком. Но однажды Адамович сообщает, что часть денег он проиграл в казино. Он умоляет Ирину поехать с ним в Монте-Карло и сесть вместо него за карточный стол: “Вы выиграете, вы же выиграли однажды и спасли жизнь человеку!”. Такой случай действительно имел место: однажды, ещё в Петрограде, один молодой человек проиграл казённые деньги и собрался застрелиться. Ирина Одоевцева, спокойно пошла, отыграла проигрыш и вернула все деньги молодому человеку. Адамовичу удалось уговорить Одоевцеву. Они втроём садятся в поезд и отправляются в Монте-Карло. По дороге Адамович сорит деньгами, уверенный в счастливой руке Одоевцевой. В игорном зале Одоевцева действительно отыгрывает часть суммы, на следующий день повторяется то же самое, сумма выигрыша каждый день растёт. Но в один из дней Адамович резко отстраняет Ирину, сам садится за игровой стол и… проигрывает все деньги.

Ирина по-прежнему была красива, обаятельна, со вкусом одета, по-прежнему с огромным бантом – неотъемлемой деталью её поэтического имиджа. Она выглядела настолько юной, что и через пять лет после замужества блюстители порядка в казино сомневались в её совершеннолетии. Наверное, можно понять современников, которым трудно было воспринимать всерьёз поэта Ирину Одоевцеву. “Это вы написали? Действительно вы? Вы сами? Простите, мне не верится, глядя на вас”, - повторял в своё время её будущий муж Георгий Иванов, услышав “Балладу о толчёном стекле”. Позднее, Дмитрий Мережковский, когда Одоевцева выступала в его литературном салоне “Зелёная лампа”, признавался: “Не ожидал…” А недвусмысленнее всех выразился Владимир Набоков, с которым она познакомилась в Нью-Йорке: “Такая хорошенькая, зачем она ещё пишет…”

Когда в Париж приезжают покинувшие Россию Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский, Георгий Иванов назначается бессменным председателем “Зелёной лампы”, основанной Мережковскими во имя спасения если не мира, то России, или, по крайней мере, её части – русской эмиграции. Уже на первом заседании “Зелёной лампы” 5 февраля 1927 года делаются доклады, звучат реплики, иногда острые, как удары шпаги. Спорящих прерывает Тэффи: “Довольно, теперь займемся литературными делами, поговорим о романах, кто с кем разводится, кто на ком собирается жениться и кто кому с кем изменяет”. Русская эмиграция в Париже напоминает клубок змей.

Иванов и Одоевцева живут на ежемесячную пенсию, присылаемую её отцом. Но вот осенью 1932 года Густав Гейнике умирает. После смерти отца Ирина Одоевцева становится богатой наследницей. Они снимают квартиру в фешенебельном районе Парижа, возле Булонского леса, заводят роскошную обстановку и лакея, покупают золото. И тут их по-настоящему захватывает тоска по Родине, “тоска по родине – давно разоблачённая морока”, - как писал другой эмигрант, не любимый Георгием Ивановым Владимир Набоков. И чем дальше, тем пронзительнее эта тоска в стихах Георгия Иванова

Россия – счастье.
Россия – свет.
А может быть, России вовсе нет…

Во Франции Одоевцева параллельно со стихами начинает писать прозу и становится известна как романистка. Первый её роман «Ангел смерти» (1927) вызвал восторженные отклики как читателей, так и зарубежной прессы: «Изысканный и очаровательный аромат романа нельзя передать словами», - писала «Таймс». «На книге Одоевцевой лежит безошибочная печать очень большого таланта. Мы даже осмеливаемся поставить её на один уровень с Чеховым…» («Gastonia Gazette»). Следующие её романы «Изольда» (1931) и «Зеркало» (1939) рассказывали о людях свободных профессий парижского полусвета, и пользовались большим успехом.

Когда вторая мировая война пришла во Францию, Иванов и Одоевцева поняли, что оставаться в Париже опасно. Они перебираются в Биарриц, живут недалеко от моря, ни в чем себе не отказывают. Они попадают в газетные светские новости, она играет в бридж, устраивает приёмы, он – пьёт. Большие беды начнутся с небольшого недоразумения. Один из общих приятелей подробно опишет Георгию Адамовичу великосветский образ жизни знакомой ему пары. Но Адамович – на войне, письма идут долго. Когда он получит письмо, немцы оккупируют Францию, и он решит, что все увеселения Одоевцева с мужем устраивают для немецкого генералитета. Этот слух облетит всю русскую диаспору, от них резко отвернутся. В том числе отвернётся и А.Ф. Керенский, бывавший у них с женой и всякий раз при расставании целовавший и крестивший их.

Купленное золото украдено, немцы реквизируют их дом в Огретте под Биаррицем, в их парижский дом попадает бомба и разрушает его. Достаток стремительно оскудевает. “Это была ещё “позолоченная бедность”, - признается Ирина Одоевцева, - и мы себе плохо представляли, что с нами случилось, надеясь на то, что скоро всё пойдет по-прежнему, и даже лучше прежнего”. Основания для надежд имелись: немцы изгнаны из Парижа, война окончена. Георгий Иванов объявлен первым поэтом эмиграции. А поскольку в СССР поэзии нет, он просто первый русский поэт. Он по-прежнему легко пишет, он дышит стихами, хотя часто рвёт написанное. Полоса известности наступает и для Одоевцевой, она работает на износ, сочиняя пьесы, сценарии, романы по-французски, получая повышенные авансы и гонорары. Она издаёт книгу с красноречивым названием «Оставь надежду навсегда» (1948, русское издание 1954), пытаясь обратиться к жанру социального романа. Свой последний роман «Год жизни» Одоевцева закончить не успела.

Романы Ирины Одоевцевой переводились на несколько языков, только в СССР их никто не издавал. Позднее выходит её книга «Девять повестей» (1951), затем воспоминания о Н.Гумилёве и О.Мандельштаме (1962). И конечно же стихи – сборники “Контрапункт” (1950), “Стихи, написанные во время болезни” (1952), “Десять лет” (1961), “Одиночество” (1965), “Златая цепь” (1975), “Портрет в рифмованной раме” (1976) и др.

После войны, когда денег от наследства у Одоевцевой не осталось, гонорары за романы стали главным источником их с мужем существования. Они снимают номер в парижском отеле “Англетер” в Латинском квартале. Один из сценариев Одоевцевой принят Голливудом, планы – самые радужные. Но голливудский контракт так и не подписан. Георгий Иванов нигде не работал, писал стихи только по вдохновению, любил поспать до полудня и читать детективы. Тем не менее, как поэт он был очень популярен, его даже собирались выдвинуть на Нобелевскую премию “если будет благоприятствовать политическая конъюнктура”. Но конъюнктура не благоприятствует, и премию получает французский писатель Мартен дю Гар. Ирина Одоевцева настолько трепетно относится к мужу, что получает от желчного Бунина ярлык «подбашмачной жены».

Они перебираются в самый дешёвый отель, окно их комнаты выходит в тёмный дворик, похожий на колодец. У Одоевцевой глубокий кашель и врачи ставят диагноз: чахотка. “Только, ради бога, не говорите Жоржу”, - просит больная. Жорж целыми днями бегает по Парижу в поисках денег и еды. Ту еду, которую он всё-таки добывает, она тайком выбрасывает. Она твёрдо решила умереть, чтобы не быть ему в тягость. Но диагноз оказывается ошибкой, у неё – воспаление лёгких и малокровие от переутомления. Её выхаживают, и отныне мечта знаменитой поэтической пары – не шикарный особняк в Париже или у моря, а всего-навсего старческий приют в Йере, на юге Франции. И хотя они по возрасту не подходят, им с невероятным трудом удаётся там поселиться. Сад с розовыми кустами, окружающий приют, видится им чем-то райским, но постепенно выясняется, что южный климат вреден для Георгия Иванова – он страдает повышенным давлением. Супруги вынуждены спешно покинуть приют, и устраиваются в “Русском доме” в пригороде Монморанси, к северу от Парижа. Больше никто не мог бы упрекнуть Одоевцеву и Иванова в слишком благополучной жизни и отсутствии страданий.

Скоро они вернутся в “богомерзкий Йер”, по словам Георгия Иванова. Там он напишет последние стихи, вошедшие в “Посмертный дневник”, равного которому, пожалуй, нет в русской поэзии. Его не оставляет депрессия и страх смерти, которой он боялся до отчаяния. Но почти все стихи Иванов посвятит той, которую любил до самой смерти: “Я даже вспоминать не смею, какой прелестной ты была…”. Он писал о начале их любви:

Ты не расслышала, а я не повторил.
Был Петербург, апрель, закатный час,
Сиянье, волны, каменные львы…
И ветерок с Невы
Договорил за нас.
Ты улыбалась. Ты не поняла,
Что будет с нами, что нас ждёт.
Черёмуха в твоих руках цвела…
Вот наша жизнь прошла, А это не пройдёт.

Георгий Иванов умер в 1958 году, в приюте для стариков в Йере. Он умер на больничной койке, чего так боялся. Перед смертью он написал два завещания: одним он обращался к эмиграции, другим – к правительству СССР. И в том, и в другом поэт просил позаботиться о его вдове. Он знал о том, что Одоевцева мечтала вернуться в Россию, и писал, что это по его вине она не смогла уехать, что она “никогда не имела антисоветских взглядов” и “всегда была на стороне народа”. Но Одоевцева порвала эти бумаги: “Его нет, а я буду с его бумагами устраивать свою жизнь… Смешно”.

Когда Иванова не станет, Одоевцева будет думать о нём как о необыкновенном создании природы. “В нём было что-то особенное, - напишет она, - Не поддающееся определению, очень-очень таинственное. Поверьте, мне он часто казался не только странным, но даже загадочным, и я, несмотря на всю нашу душевную и умственную близость, становилась в тупик, в состоянии понять его, до того он был сложен и многогранен. Если бы меня спросили, кого из встреченных в моей жизни людей я считаю самым замечательным, мне было бы трудно ответить – слишком их было много. Но я твёрдо знаю, что Георгий Иванов был одним из самых замечательных из них”. “Маленькая поэтесса с большим бантом” проживет без него ещё 32 года. Памяти мужа она посвятит стихотворение, полное душевной чистоты и драматичности:

Скользит слеза из-под усталых век,
Звенят монеты на церковном блюде.
О чём бы ни молился человек,
Он непременно молится о чуде:
Чтоб дважды два вдруг оказалось пять
И розами вдруг расцвела солома,
Чтобы к себе домой придти опять,
Хотя и нет ни “у себя”, ни дома.
Чтоб из-под холмика с могильною травой
Ты вышел вдруг, весёлый и живой.

После смерти мужа Ирина Владимировна поселилась в очередной богадельне, на сей раз под Парижем. Лишь через двадцать лет (!) она вышла замуж. Её третий муж, писатель Яков Горбов – бывший русский офицер, бывший вольнонаёмный французской армии, попавший с тяжёлым ранением в плен, даже в концлагере не расставался с романом “Изольда” Ирины Одоевцевой. Причём пуля поранила и книгу, которую он всегда носил на груди. Он окончил во Франции два инженерных вуза, но стал парижским таксистом и одновременно писателем. Один за другим увидели свет три его романа, написанные на французском языке. Один из них, “Осуждённые”, не добрал всего одного голоса до Гонкуровской премии 1954 года. С Яковом Горбовым И.В. Одоевцевой довелось прожить четыре года, до его смерти. И снова она осталась одна, наедине со своими рукописями.

Мемуары Ирины Одоевцевой – “На берегах Невы” (1967) и “На берегах Сены” (1981) появились в СССР в начале 1980-х годов – сначала как подпольная, «диссидентская» литература. В предисловии к первой книге она подчёркивала: “Я совсем не претендую на непогрешимость, граничащую со святостью. Но я утверждаю, что пишу совершенно честно и правдиво… Я пишу не о себе и не для себя, а о тех, кого мне было дано узнать на берегах Невы”. В своих воспоминаниях Одоевцева, живой свидетель целой эпохи, с истинным поэтическим даром нарисовала великолепные литературные портреты современников – Николая Гумилёва, Георгия Иванова, Осипа Мандельштама, Андрея Белого, Зинаиды Гиппиус, Ивана Бунина и многих других, с кем была переплетена её судьба. «Я пишу о них и для них. О себе я стараюсь говорить как можно меньше и лишь то, что так или иначе связано с ними… Я одна из последних, видевшая и слышавшая их, я только живая память о них», – пишет Одоевцева. При этом она ухитрилась оставить в тени саму себя и свой брак. “О нашей с ним общей жизни мне писать трудно, это слишком близко касается меня, а я терпеть не могу писать о себе”, - скажет она. Мемуарные книги И.В. Одоевцевой произвели настоящий фурор, ими зачитывалась вся Россия. Евгений Евтушенко писал: “Оставшиеся в живых немногие ревнивые свидетели тех лет традиционно обвинили её в искажениях, неточностях. Тем не менее, обе эти книги являются драгоценными историческими документами, даже если там есть аберрации и чересчур вольная игра фантазии”.

После перестройки, когда появилась возможность поездок за рубеж, журналистка и писательница Анна Колоницкая отправилась по туристической путёвке в Париж с единственной целью – разыскать Ирину Одоевцеву, если, конечно, та ещё жива. Колоницкая уже потеряла всякую надежду, когда вдруг оказалась обладательницей телефона Одоевцевой. На просьбу о встрече поэтесса ответила: «Приходите, только не забудьте достать ключ из-под коврика у дверей».

Советская журналистка нашла 92-летнюю поэтессу прикованной к креслу после перелома бедра. Журналистка вошла в комнату и присела рядом: “Ирина Владимировна, я приехала в Париж только ради Вас…” Одоевцева приподнялась, всплеснув руками с длинными тонкими пальцами: “Боже мой, Вы, наверное, ангел с неба! Дайте мне до Вас дотронуться, Вы не представляете, что Вы для меня сделали»! Если мне сколько-то дышать на этой земле, Вы продлеваете мне жизнь…” Ирина Владимировна с восторгом приняла довольно опрометчивое, как признавалась потом Колоницкая, предложение вернуться в Россию. Анна пообещала сделать для этого всё возможное. Вернувшись в СССР, она опубликовала в «Московских новостях» и «Литературной газете» очерки об Ирине Одоевцевой. В прессе пошла волна воспоминаний. Узнав о бедственном положении поэтессы, Союз Писателей СССР официально пригласил её вернуться на Родину. Одоевцева приняла предложение немедленно, чем вызвала бурю в эмигрантских кругах. Эмигранты обвинили её ни много ни мало в предательстве. И только Андрей Седых, секретарь Бунина, сказал: “Одоевцева едет? Ай да девка, молодец!”

За день до отъезда у Одоевцевой украли документы, но даже это её не остановило. В апреле 1987 года авиарейсом Париж-Ленинград (на предложение Колоницкой ехать поездом Одоевцева возразила: «Анна, я ещё прекрасно летаю!») поэтесса вернулась в город своей молодости. После 65 лет эмиграции 92-летнюю И.В. Одоевцеву встречали как живую легенду, последнего представителя давно ушедшей эпохи “Серебряного века”.

В Ленинграде И.В. Одоевцевой дали квартиру на Невском проспекте, 13, обеспечили медицинский уход, организовали несколько встреч с читателями. Её бережно возили с эстрады на эстраду, как говорящую реликвию. Её мемуары наконец-то были изданы в СССР двухсоттысячным тиражом, который превзошёл общий тираж всех её книг за годы эмигрантской жизни. Она всё-таки успела увидеть издание своих произведений на родине. «Живу я здесь действительно с восхищением», - писала И.В. Одоевцева подруге Элле Бобровой, перефразируя строку одного из своих стихотворений. Но затем энтузиазм советского руководства иссяк, издание стихов и романов Одоевцевой аккуратно спустили на тормозах, они так и не были изданы, поэтесса оказалась оторвана от литературного мира. Состояние её здоровья ухудшалось, не давая возможности вернуться к начатой ещё во Франции рукописи третьей книги мемуаров – «На берегах Леты». В этой книге И.В. Одоевцева собиралась рассказать «с полной откровенностью о себе и других», но книга осталась недописанной.

Ирина Владимировна Одоевцева умерла в Ленинграде 14 октября 1990 года в возрасте 95 лет. Её похоронили на Волковском православном кладбище. И “Серебряный век” окончательно остался в прошлом. 

http://funeral-spb.ru/necropols/volkovskoep/odoevtseva/

Изучите материал видеороликов.

http://video.mail.ru/mail/anna.provorova/1193/5464.html

Просмотрите плэйкасты. 

Январская луна Тема: История Автор плэйкаста: insolis Создан: 15 января 2013 14:55

Отражение Тема: Женщины Автор плэйкаста: insolis Создан: 6 ноября 2012 11:22

Составьте кроссворд по творчеству Ирины Одоевцевой.